Брестский курьер

Свой жизненный путь отец Иоанн, в миру Иван Петручук, выбрал Божьим велением, кое явилось ему во дни сомнений: «Когда я решил посвятить себя служению Господню, задумался. Бедные мы были, чтобы следовать мне в Минск на рукоположение. Приснилось мне ночью видение: выхожу во двор — крест на небе, славянскими буквами надпись: «Сим победиши». Вернулся в комнату отца, сидит Николай Чудотворец, берет поручи, подрясник надевает: «Иди и служи».
На праздничном богослужении изумленные прихожане со слезами слушали исповедь пастыря, последнюю проповедь верного старца, кто более пятидесяти лет провел в храме в служении Богу и людям. А какой тернистой была духовная стезя отца Иоанна, известно не одному поколению верников Озятского прихода, что на Жабинковщине. И по-прежнему, как и в давние времена, купола Свято-Николаевского храма, не без усердия его настоятеля уцелевшие от погрома и насилия, тянутся ввысь, в небесную синеву, в вечность.
Состарившийся священнослужитель сам попросился на отдых: ни много ни мало, а в день Рождества Христова ему исполнится девяносто лет. Сколько добра таится в сердце человека, способного помогать страждущим, жалеть и добрых, и убогих, принимать чужую боль как свою. И целых тридцать лет, когда в 60-е закрывались храмы, отец Иоанн обслуживал несколько приходов:
— Покойники каждый день. На пятьдесят километров с матушкой давали рады. Сейчас в Рогозно, Крупчицах, Радваничах свои батюшки, но люди все равно ко мне едут, — рассказывал священник уже после службы.
Есть и объяснение столь усердному и бескорыстному подвижничеству: протоиерей Иоанн унаследовал веру и смысл бытия от родных корней — батюшка его, отец Захарий, был священником, и вся семья росла в почитании духовном.
— Во время войны (имеется в виду первая мировая. — Авт.) беженцами уезжали отсюда многие. Мы тогда жили около Москвы в монастыре. Папа служил дьяконом. Монашки нас научили, и мы на литургии во время службы вдвоем с сестрой пели «Отче наш» и «Богородица Дево, радуйся».
Отец Иоанн признался, что было ему в то время всего три годика. А спустя некоторое время семья вернулась из России в родные места, где его батюшка получил приход в деревне Бульково, километрах в десяти от Бреста. Дети слабо помнили свою маму — рано умерла. Но отчетливо запомнился будущему пастырю пожар, когда немцы уже во время Второй мировой подожгли Бульковский Свято-Успенский храм:
— Через наш дом полетели бревна. Что могли, выносили под таким страхом, — вспоминал семейные испытания священнослужитель Иоанн, будучи в то время школьным учителем, а ранее понюхав пороху на службе в польской армии.
Через два года после войны, летом 1947-го, сын Захарии Иван рукополагался в Минском кафедральном соборе в дьяконы. А по приезде домой его рукоположили в священники. Благочинный из Кобрина просил отца Иоанна быть настоятелем Свято-Николаевского храма в Озятах.
— Зашел в церковь — полно голубей, окна высоко. Батюшка был больной, не мог ходить, дал ключи. Иконы сложены в каморке, колокольня раскрыта. Бог оставил храм.
Говорят, и до сих пор на колокольне Озятской церкви остались немецкие надписи, среди них даже есть стихи... о любви — во время войны в церкви укрывались германские солдаты. Русские бомбили те места, но, как рассказывают очевидцы, бомбы падали мимо храма. Когда же фашисты отступили, пытались поджечь церквушку партизаны. Обложили стены соломой, но не подожгли.
Да разве это последнее испытание для святой обители, множества других храмов, их настоятелей, верующего люда? Непросто было отцу Иоанну и в 60-е годы гонений на православие отстоять и сохранить Озятский приход. Ночевал в сторожке, помогали сельские жители, приходили, особенно по ночам, дежурить, чтобы спасти и не отдать на растерзание церковь.
Что, к сожалению, случилось в Крупчицком Свято-Владимирском храме (д.Чижевщина). И по сей день там осталось углубление от костра, который пытались разжечь прямо в храме. И особенно поражает жестокость чиновников, которые приказывали чинить бесчинства местным школьникам. Помню слезы матерей, рассказывающих давнюю и печальную историю, невольными участниками которой стали их дети.
А после разгрома Крупчицкого храма целых тридцать лет старинные его иконы хранились в Озятах. И конечно же, отец Иоанн и прихожане приводили их в порядок, а уже в 90-е годы, после реставрации Свято-Владимирского храма, наследие было передано обратно.
— Надо немного: чтобы жили священники возле церкви, как когда-то, — на приходе, — тепло улыбаясь, говорит отец Иоанн. — Мы роднились с людьми, много было общего.
Люди, в свою очередь, не оставались в долгу перед своим пастырем: помогали выжить, когда власть лишала священника возможности иметь даже небольшой огород, заставляла платить непосильные налоги и практически оставляла семью духовника без средств к существованию. Кстати, старый священнослужитель не в обиде: «Было и плохо, и хорошо, но вспоминается все хорошее, что дорого душе», сказал отец Иоанн мне на прощанье.
Зато в храме во время праздничного богослужения он не прощался с прихожанами:
— По-настоящему прощаться не буду. Умру, похоронят возле матушки на погосте — моя душа будет с вами. Укрепляйтесь, пусть всегда между вами будет любовь.
Не просто любовью, а обожанием и нежностью светились глаза прихожан, подносивших отцу Иоанну розы, подарки, огромный каравай. Не осталась в стороне и местная власть в лице сельского Совета, а также частное унитарное предприятие «Озяты», чествовавшие в храме отца Иоанна цветами и тоже подарками. А икона Николая Чудотворца, подаренная Жабинковским благочинным отцом Стефаном как и крест, пусть и дальше помогает облегчить путь праведника.